мой шариат — занимать навсегда их концерт за бухлом и потерянный век не вернется назад никогда, ведь дороги тут все замело мой ветхий завет — доверять никому и не верить в добро мой антигерой не дождется могилы, спасибо харону за вечный паром мой некрономикон — срываться, но после не помнить, на ком мой главный канон — ставить кости на кон, а в итоге собака на коврик, а костя на пол мой терновый венок тяжестью кожу вспорол моё бремя, как ведьма, старо, мой некролог, я читал его, сидя у ведьмы с таро
нищета — моя вера меня плетью рваных вещей пожирает на кассе химера мой путь ускользает от глаз — так спасает меня от скитаний минерва спасибо, что я там, где я есть, здесь сподручней читать между строчек мне сломанных суток виток петлёй вокруг шеи сломал позвоночник по утрам, я ни много ни мало не жив и не мертв со стороны кажется, что это город встаёт из-под пепельного одеяла и городу, что на костях стоит, рёбра худые ломают вокзалы до хруста я сверхчеловек, и на смертном одре точно так бы сказал заратустра My Shariah - to hold a concert for all their booze and lost a century ago, will not come back ever since the road everything is covered with snow my old covenant - trust no one and do not believe in good my anti-hero did not live to see the graves, thank you for eternal Charon ferry my Necronomicon - to break away, but after not remember to whom my main canon - to put the bones at stake, but in the end the dog on the mat and the bones on the floor my crown of thorns severity of skin ripped my burden, as a witch, old, my obituary, I read it, sitting witch with tarot
poverty - my faith I whip torn things devours at the checkout chimera my way eludes the eye - so save me from wandering Minerva Thank you that I am where I am, here is a handy read between the lines I broken the day round noose around his neck broke his spine in the morning, I do not as much alive and not dead by it seems that this city gets out from under the blankets ashy and the city that is in the bones, thin ribs break stations to crunch I'm superman, and on his deathbed just would have said Zarathustra