В московские особняки Врывается весна нахрапом. Выпархивает моль за шкапом И ползает по летним шляпам, И прячут шубы в сундуки. По деревянным антресолям Стоят цветочные горшки С левкоем и желтофиолем, И дышат комнаты привольем, И пахнут пылью чердаки.
И улица запанибрата С оконницей подслеповатой, И белой ночи и закату Не разминуться у реки.
И можно слышать в коридоре, Что происходит на просторе, О чем в случайном разговоре С капелью говорит апрель. Он знает тысячи историй Про человеческое горе, И по заборам стынут зори, И тянут эту канитель.
И та же смесь огня и жути На воле и в жилом уюте, И всюду воздух сам не свой, И тех же верб сквозные прутья, И тех же белых почек вздутья И на окне, и на распутье, На улице и в мастерской.
Зачем же плачет даль в тумане, И горько пахнет перегной? На то ведь и мое призванье, Чтоб не скучали расстоянья, Чтобы за городскою гранью Земле не тосковать одной. Для этого весною ранней Со мною сходятся друзья, И наши вечера - прощанья, Пирушки наши - завещанья, Чтоб тайная струя страданья Согрела холод бытия. 21 LAND
In Moscow mansions Spring breaks in unceremoniously. Flies out the mole behind the cabinet And crawls on summer hats, Also hide fur coats in chests. On wooden mezzanines Are standing flower pots With bayberry and yellowflower, And we breathe room, And smell dust lofts.
And street beckoning With a window blind, And the white night and sunset Do not miss the river.
And you can hear in the hallway, What happens in the open What about in casual conversation April is speaking with drops. He knows thousands of stories. About human grief And on the fences the dawns get cold And pull this gimp.
And the same mixture of fire and horror In the wild and in the living comfort And the air itself is not everywhere, And the same willow through rods, And the same white kidney swelling And on the window, and at the crossroads, On the street and in the workshop.
Why does the distance cry in the mist, And smells bitterly humus? That’s my calling, So as not to miss the distance, To outside the city Earth does not yearn for one. For this early spring Friends agree with me, And our evenings - goodbye, Our revels are testaments, To the secret stream of suffering Warmed the coldness of being.