ЗаметныйЗаметный
Усталость рваными нитями дождя рыдает на стеклах витрины, рассекая искаженными тенями аспидные лица местных пьяниц, один из которых – я.
По задумке Бога я – сгусток вечных сомнений и трусости, я одинок до прозрачности и сквозь меня просвечивают дрожащие неоновые вывески баров и кабаков. Впечатываю в пересохшие губы холодную зелень стекла со вкусом аниса. Не опускаю руки до тех пор, пока последний вспененный глоток не делает мой рассудок стерильно-безразличным.
Субботняя полночь. И все желания отмирают, мысли прекращают скрежет в голове, глаза мои становятся тяжелыми, полными расплавленного олова – в этот самый момент вздрагивает дверной колокольчик и входит Она. Я не вижу ее лица, ладоней, но каждым позвонком чувствую, как щелкает где-то под сердцем ржавая крестовина стрелочного перевода, меняя путь на иной, прежде неведомый и уже бесповоротный.
Она в черном шелке, словно эбонитовая птица, садится рядом у левого плеча. Молча плачет через сомкнутые веки, перламутровые слезы текут под бледной кожей. Я так боюсь на нее посмотреть, что почти не дышу. Нервно стучу ногтем по стеклу, не попадая в такт секундной стрелке в стенных часах за спиной бармена, и красота этих немых мгновений рушится, как империи.
Бармен подбрасывает глянцевый шейкер, который застывает над его рукой, зацепившись за воздух. В правом углу сизое охрипшее облако табачного дыма вырывается из перекошенного рта пьяного клерка, замирает в корявой абстрактной форме.
Не размыкая восковых губ, она говорит, что мне больше не нужно бояться. Говорит, что наше одиночество схоже так сильно, что она почти любит меня. Я осмеливаюсь поднять взгляд, и красота ее бледности мгновенно сжигает меня внутривенной инъекцией электричества.
Она говорит, что сегодня, в день моего тридцати трехлетия, дарит мне вечную жизнь, и целует в висок, будто касается кусочком сухого льда. Пространство раскалывается от стального звука, упавшего на пол шейкера, и Она бесследно растворяется в плотности полумрака. Оживает табачное облако, оседает на волосы и брови, на секунду коверкая из меня седого старца. И в мутном отражении зеркала, среди пыльных бутылок на полках, я вижу себя таким, каким стал бы через десятки лет, если бы не дарованное только что бессмертие.
Око ЕвыПлотность влажного тумана ослепила сонный осенний город. Темный мужской силуэт выплывает из здания через боковой выход, левая рука — глубоко в кармане шерстяного пальто – оно пахнет мокрыми перьями, в правой – ручка кожаного кейса, тяжелого. Мужской силуэт в фетровой шляпе, заслоняющей ночное небо, медленно плывет по узкой улице, полностью накрытой панорамой слепоты.
Неудачная ночь, впрочем, как и жизнь – говорит себе девочка в парике цвета сахарной ваты, ковыряя стертым каблуком трещину в стене мотеля «Вишневые грёзы», девочка с губами цвета маковых полей, девочка в короткой джинсовой юбке, под которой выцветающая нагота, опечатанная денежными знаками и ломанные башенки иероглифов свежей татуировки на левом бедре. Девочка дышит на пальцы теплым апельсиново-мятным, затем выплевывает карамельный леденец и прячет руки в карманы белого пуховика с щербатой пожелтевшей молнией.
Из тумана на нее надвигается грузный стук каблуков. Всё замирает на два удара сердца и гладковыбритое мужское лицо выплывает из влажной слепоты и смотрит ей прямо в зрачки, так близко, что девочка вздрагивает.
- Добрый вечер, юная леди. Слегка приподнимает фетровую шляпу и расплывается в улыбке.
- Добрый.
СоулмейтСверху хорошо было видно, как под желтоватым глазом обледенелого фонаря искрится на тротуаре снежная крупка. Двое сидят на крыше в обнимку и кутаются в плед, один на двоих. Передают друг другу затухающую сигарету, одну на двоих. Медленно выдыхают дым прямо в звезды.
Она говорит: Я рада, что ты пришел.
Он отвечает: Как я мог не прийти.
Она: Да, ты всегда приходишь. Как договаривались.
Он просит: Расскажи, что-нибудь из того, что помнишь.
И она рассказывает: Помню, как ты кутал меня в грубую мохнатую шкуру, когда мы грелись на камнях у костра. Еще до того как люди придумали здания и заперлись в комнатах. Еще не было слов, а были деревья и птицы. Я чувствовала тебя каждой клеткой тела, которое тогда у меня было. Без всяких слов.
А ты? Расскажи.
Он: Я помню, что ты всегда протягивала мне обе руки… даже когда я не заслуживал ни одной.. Я помню как ты крепко сжимала мою ладонь, когда рушилась Империя. Когда наш «Вечный Город» стонал под кровавыми стопАми гуннов, пришедших с восточных степей. Я помню, как ты наклонилась, как твои пшеничные локоны упали мне на плечо и ты сказала в левое ухо – «Я с тобой» и я почувствовал себя непобедимым.