У боли черты породисты и тонки́, И се́ры глаза, и бледные пальцы дли́нны. Касается боль легонько моей руки, И я к этой боли, как прежде, иду с повинной.
У боли изящный и хрупкий деви́чий стан И лёгкая россыпь веснушек на нежной коже. Я раньше пыталась у боли найти изъян, Но кажется мне, что любой в ней изъян ничтожен.
У боли ресницы – красивее не найдёшь, Улыбка – светлее, чем небо после рассвета, Но боль беспощадно-остра, как убийцы нож. В плащ белый с кровавым подбоем она одета.
Я жду, когда боль в мою комнату вновь войдёт, Погасит весь свет, на соседней уснёт постели... Прождать я готова и месяц, и целый год. Такую боль – верьте! – вы тоже бы ждать хотели. У боли черты породисты и тонки́, И се́ры глаза, и бледные пальцы дли́нны. Касается боль легонько моей руки, И я к этой боли, как прежде, иду с повинной.
У боли изящный и хрупкий деви́чий стан И лёгкая россыпь веснушек на нежной коже. Я раньше пыталась у боли найти изъян, Но кажется мне, что любой в ней изъян ничтожен.
У боли ресницы – красивее не найдёшь, Улыбка – светлее, чем небо после рассвета, Но боль беспощадно-остра, как убийцы нож. В плащ белый с кровавым подбоем она одета.
Я жду, когда боль в мою комнату вновь войдёт, Погасит весь свет, на соседней уснёт постели... Прождать я готова и месяц, и целый год. Такую боль – верьте! – вы тоже бы ждать хотели.