- sha man.
а тут что ни песня, бэйби, — всё об одном: о том,
как сидится в безлюдном пабе ночью за барной стойкой в дыму густом;
бармен точно ящер: глаза шамана, льёт полынье пойло, что бьёт хлыстом,
чтоб ты говорил о важном и о простом.
он с тебя снимает драконью шкуру, всё счищая наново, как лузгу,
дабы, нищ и гол, ты ему поведал, кто засел сверхпрочно в твоём мозгу;
кто был выбран сердцем, чтоб убиваться,
- акробат.
ворону.
I
он последний маг в этом городе, один лишь выживший акробат.
он обучен хранить свою боль и тяжесть как наивысшую из наград.
каждый день он сгребает её в охапку и взбирается на канат.
а внизу площадь, шум, и все на него глядят.
- баллада о тишине.
смотри — вот всё, что тебе осталось.
так расцвет и силу сменяет старость,
так слабеет резкость, уходит ярость,
будто кто-то выключил в мире звук.
как ты ни старайся, не даст ни ноты —
там, где были струны, теперь пустоты.
объясняйся жестами, рви блокноты
- карниз.
знаешь, приятель, либо ты в себя веришь, либо идёшь на дно.
ты — затерянный мелкий пиксель рекламной вывески, кадр кино,
если хочешь потухнуть, другим в равной степени всё равно.
никто спасать тебя не обязан.
никто не должен прописывать эту чёртову мысль у тебя в мозгу,
не должен выслушивать: "хочешь прыгну с крыши? ведь я смогу",
не должен искать тебе смысл, мечту и стелить перед сном негу,
- Мы скоро придём домой
а когда всё закончится, мы выйдем к пустой границе
годы проходят скоро, но изменяют лица
что же ты, выдыхай,
ничего с тобой уже не случится
не будет ни тьмы, ни женщин, от страха живых едва
не будет чтоб в два десятка вся белая голова
мы снова лишь чьи-то дети,
- незабудки
забывают лица, слова и даты,
но живёт веками один сюжет:
не забыть того, кто тебя когда-то
так и не сумел полюбить в ответ.
псом, как маяковский глядел на лилю,
на тебя никто не поднимет глаз.
скольких на вокзалах мы проводили,
- обет молчания.
дай обет молчанья, мой свет, лучше просто пиши в тетрадь.
слишком много помех и шума, слишком глухо ты стал играть.
мир, поломанный усилитель, не смолкает тут ни на час,
и чертовски так не хватает чистоты, акустики промеж нас.
раньше бросишь одно лишь слово — резонирует всё внутри,
а сейчас, сколько ты ни бейся, там лишь грязные пустыри.
каждый — потенциальный нищий, сумасшедший или беглец.
и от этого лечит только билет к морю в один конец.
- от киева до сантьяго.
это всё твоё: от киева до сантьяго.
молодость дурная, но с ней отвага,
в восемнадцать в каждом живёт бродяга,
главное – не знать, когда он уйдёт.
а пока ты юный, и не тайком
можно быть подвыпившим дураком.
дом пропах весь дымом и коньяком,
- Привыкай становиться старше
привыкай становиться старше,
не жалеть о вчерашнем дне.
это вовсе не больно/страшно -
повычёркивать всех, кто "не".
ты ведь знаешь, что было летом,
то останется в нём навсегда.
наша память даёт билеты
на безлюдные поезда.
- сна точка нет.
как у меня дела?
нормально, только родные стены уже ни черта не лечат,
крохотный город н. тяжеленным грузом упал на плечи,
и несмотря на пафосные цитаты, что не убивает, то нас калечит.
медным тазом наш крохотный мир накрылся.
как у меня дела?
не могу говорить по душам, о личном, вообще ни о чём таком,
- Февральское
мы придём из семи ветров, из хрустальных льдов
рассказать, как встречавший смерть
засыпает, не видя снов
как слышит негромкий свист и – издали – «уходи!»
и свинцом холодит в груди
мы из голых степных широт, из выбеленной глуши,
что обнять не хватит ничьей души,
- хьюстон.
у нас проблема, Хьюстон.
только давай без лжи во спасение,
иначе сразу отбой.
"всё будет хорошо!" - самое хреновое утешение,
гораздо лучше "я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой"
.
Хьюстон,
- Южное
наешь, тут даже осень совсем другая:
выйдешь с вокзала в город, как в первый раз,
в южный хмельной покой, золотой шираз
здесь не привыкли жить преодолевая
знаешь, тут все намного мудрее нас
⠀
будто тебя нашли и вынесли с поля боя –
пей теперь шардоне, ешь персики и гранат